Запрос на счастливое детство. Чего хочет новое поколение родителей от учителей и школы
М. Баченина:
- Здравствуйте, друзья. В эфире «Родительский вопрос». У микрофона Мария Баченина. Вместе со мной эту программу ведет Александр Милкус. Сегодня говорим о подростках. В гости мы пригласили специалиста, с которым мы хотим разобраться, какие они. Мы пригласили в гости педагога-психолога Елену Поднебесных.
Е. Поднебесных:
- Здравствуйте. Поздравляю всех мужчин с прошедшим Днем защитника Отечества. И воспитания мальчиков как настоящих мужчин, наверное, тоже какая-то воспитательная задача, развивающая, как воспитать мальчика, как мужчина, и что мы вкладываем в это понятие. Поэтому и мальчиков тоже мы поздравляем.
А. Милкус:
- А что мы понимаем сейчас под воспитанием мальчиков? Как-то изменились у нас требования? Что такое мужественность для ребенка? Требования к этому изменились за последние десятилетия?
Е. Поднебесных:
- Думаю, что да. И я этому чрезвычайно рада. В моем детстве и в той культуре, в которой я воспитывалась, было почти табуировано выражение мужчиной, мальчиком своих эмоций. Развитие чувств – этому придавалось небольшое значение. Как таковое понятие эмоционального интеллекта в нашей культуре тоже было непопулярно. Все эти табуированные вещи: не плачь, не выражай чувств, не будь слабым, - это было нечто антибрутальное. И формирование настоящего мужчины, который суров, малоэмоционален, отсутствие права чувствовать, а тем более про эти чувства говорить, это ушло в прошлое.
С другой стороны, есть некий перегиб, современных мужчин, мальчиков, юношей принято критиковать за несколько затянувшийся инфантильный период. Дескать, они долго себя ищут, долго живут с родителями, не берут ответственность за новую семью. Возможно, в нашей культуре сейчас тоже это имеет место. Когда я путешествовала по Италии, меня удивляло, что взрослые дядьки в 35 лет живут с мамочкой. И ему хорошо, он в творческом поиске. Я смотрела на них как на больших детей. Но сейчас я уже с позиции психического здоровья личности мальчика или девочки, зачем тут устраивать дискриминацию, все хотят быть счастливыми, все хотят чувствовать, иметь право на выражение этих чувств, на опыт, на ошибку, на слабость. Это в нашей культуре за последние годы изменилось.
С другой стороны, может быть, какие-то традиционные явления, которые связаны с мужественностью, тоже размылись. Очень много физически несовершенных мужчин, которые позволяют себе, я не говорю сейчас о физическом совершенстве, о физической подготовке, но вообще никакой подготовки, нет нацеленности ни на защиту Родины, ни на службу в армии, ни на вообще занятие физическим трудом при необходимости. Я считаю, что люди интеллектуального труда не должны, может быть, сдавать все нормы ГТО, но, тем не менее, перекос в эту сторону тоже был. И сейчас не совсем деликатно, но перекос идет в эту сторону, что мы опять: всем сдавать нормы ГТО, всем служить, всем бегать кроссы.
М. Баченина:
- Мы никак к золотой середине не подберемся.
Е. Поднебесных:
- Я за то, чтобы мужчина чувствовал, понимал про свои чувства и про чувства другого человека. Я за то, чтобы формировать и у мужчин, и у женщин эмоциональный интеллект. Но я тоже за то, чтобы какой-то физической подготовкой мужчина занимался, брал ответственность. И этому чувству ответственности нужно учить.
А. Милкус:
- Согласен. Со следующего года в учебном плане появится предмет – труды. Это теперь будет обязательный предмет. Школы будут снабжаться оборудованием. В родительских чатах идет серьезная дискуссия. Одни родители говорят: девочки идут учиться готовить и шить, мальчики идут делать табуретки. Другие говорят: нет, надо чтобы и мальчики, и девочки осваивали и то, и другое. Лучшие повара – мальчики, мужчины. В колледжах в группах поваров мальчиков явное большинство. Куда нам идти? Закреплять в школе гендерные различия? Или чтобы дети по выбору решали, пойдет он стругать доску или готовить пельмени?
Е. Поднебесных:
- Я всегда за выбор. Отсутствие выбора – путь в невротики. Я преподаю возрастную психологию и говорю студентам: особенно в возрасте два-три года у ребенок должен быть выбор, с какой горки ему кататься, какую кашу ему есть. Пусть не до фанатизма, но выбор должен быть. Если мы не сформируем, что он может выбирать, потом мы будем удивляться, почему ребенок инфантильный в 14, в 21 и в 30 с мамой живет. Способность к выбору формирует концепцию «я есть, я могу выбирать».
К нынешнему поколению неприменимы сейчас четкие разграничения на мужское и женское занятие. Сегодня папы сидят в декретном отпуске, воспитывают детей, прекрасные повара, модельеры. Женских и мужских профессий сегодня нет. А женщины водят поезда, самолеты. У меня остались самые грустные воспоминания об уроках труда в школе. Я не сенсорик, начинала вязать шарфик, шарфиком заканчивала. Это было потерянное для меня время. Для моего развития никакой пользы от этих уроков не было.
Если мы опять формально подойдем, а в системе образования у нас, как правило, только так, только швейное дело – и всё, потому что какая-то сельская школа не сможет обеспечить кулинарию, швейное дело, дизайн. Это будет стоять в учебном плане: швейное дело, столярное дело. Мальчики направо, девочки налево. Мы опять вернемся в этот мрак. Это будет потерянное время, которое можно было потратить на развитие, на изучение чего-то более интересного, что потом помогло бы развивать способности. Я за выбор. Если к этой идее отнесутся не творчески, а формально, мы получим сопротивление у детей, у подростков. Они дают обратную связь в виде внутреннего протеста. Будут либо формально относиться, либо саботировать. Сенсорикам будет это нравиться, если попадем в точку.
М. Баченина:
- Кто такие сенсорики?
Е. Поднебесных:
- Им надо делать. Александра Македонского определили как сенсорика. Когда перед ним появился гордиев узел, он сказал – разрубить. Он выберет действие. Логик скажет: я подумаю. Интуитивный человек скажет: я предчувствую. У него будет какое-то стратегическое видение. А этик, возможно, скажет: я посоветуюсь с товарищами.
А. Милкус:
- Я своему трудовику уже лет сорок почти каждый день говорю спасибо. Те навыки и умения, которые он нам привил, как и большинству советских мальчишек, починить электрическую цепь, отремонтировать утюг, дома что-то сделать, по столярному делу, это школа. Я очень благодарен таким навыкам. Если что-то ломается, я сразу начинаю чинить. Иногда у меня получается, даже без лишних деталей.
М. Баченина:
- А никто разве не помнит, что к трудам дети относятся: ура, ничего не надо учить!
А. Милкус:
- У меня нет таких воспоминаний. Вы говорили про возраст два-три года, когда надо учить ребенка выбирать, и про особенности возрастной физиологии и психологии. У меня есть знакомая трехлетняя девочка. Она непоседливая, открывает и закрывает шкафы, прыгает с табуретки, во время занятия в детском саду становится на стул и начинает петь, махать руками. Ребенок прекрасно развивается. Воспитатели сказали: нам эта девочка не нужна, она нам мешает. Остальные дети тихо сидят и рисуют. А эта самоутверждается. Если вы ее не научите правильно себя вести, забирайте ее из детского сада, она нам мешает развивать детей. Это ошибка подготовки воспитателей? Или это наша девочка такая необычная? Запрещать им танцевать на стульях?
Е. Поднебесных:
- Еще один провокационный вопрос. Я считаю, что это ошибка подготовки воспитателей. Дети с подвижностью, с особенностями саморегуляции довольно проблемные. Конечно, проще усадить всех детей за столы, дать им краски, кисточки. И объяснить это тем, что ребенок должен уметь действовать по инструкции взрослого. Есть такой маркер готовности к школьному обучению – умеет ли ребенок действовать по инструкции взрослого. С другой стороны, взрослый же может дать эту инструкцию иначе. Он может тоже присесть на корточки, в игровой форме дать ей эту инструкцию. Вызвать у ребенка интерес к этому.
Когда-то в одну из коррекционных школ приехал японский профессор-дефектолог. Привез своих магистрантов. Там были очень тяжелые дети с сочетанными нарушениями. Я обратила внимание, что он, именитый, титулованный профессор, ни с одним ребенком не разговаривал, не присев к нему.
А. Милкус:
- Он спускался на его уровень.
Е. Поднебесных:
- Я наблюдала за ним и его магистрантами. Для них это было естественно. У него было столько терпения, он сидел с девочкой с синдромом Дауна, сидел минут пятнадцать. Она медленно собирала пирамидку и он с ней сидел. И было визуально видно, что его это нисколько не раздражает. Точно так же его не раздражали дети с поведенческими нарушениями. Он и его магистранты были абсолютно готовы к этому восприятию.
Что мы наблюдаем у нас в наших образовательных организациях, не во всех, но довольно часто? Это возрастной педагог, который сам уже не имеет ресурса и не совсем может критично себя оценить. Людям моего возраста уже с маленькими детьми довольно сложно работать в нужном темпе, чтобы с ними прыгать, бегать, понимать эту девочку, которая забралась на стол. Потому что уже нет физического ресурса. Может быть, тебе проще ухватиться за то, что дети должны быть послушны. Нет большого желания понимать, что этот ребенок другой, не такой, какими были дети двадцать лет назад. Что детей с 3D-мышлением, с ослабленной где-то саморегуляцией поведения, их становится все больше и больше. При этом у них масса других достоинств, другого ресурса, за который педагог может ухватиться. Пляшет ваша девочка на столе. Поверни свое сознание, поразбирайся в этом ребенке, пойми, почему ему скучно, тяжело на этом стульчике высиживать. Может быть, для нее это скучное задание, ей нужно поменять деятельность.
М. Баченина:
- Это ребенок не такой, как все, или это поколение иных детей?
Е. Поднебесных:
- Социокультурная ситуация современного детства меняется уже лет двадцать. Я в свое время была в полном восхищении, Институт возрастной физиологии под руководством Марианны Михайловны Безруких проводил по всей стране довольно масштабное исследование дошкольников. У них очень большая выборка. С точки зрения психофизиологии ребенок меняется, меняются экологические моменты, меняется стрессоустойчивость родителей, меняется социокультурная ситуация, связанная с семьей. Посмотрите, как много в классе, в школе детей, у которых родители разводятся, сходятся. Дети сейчас намного легче воспринимают новые браки родителей. Ситуация изменилась. Детей в классе, у которых семья от рождения и до момента, пока ребенок в школе, стабильная, мама, папа, их становится все меньше. Опять свобода выбора, различные эксперименты, люди в поиске себя. Достаточно много взрослых, которые решают свои проблемы.
Почему появляется больше аутичных детей? В том числе еще социальные аутисты, «мы в домике», мы создаем, придумываем свой мир. Беременная мама, которая находится в телефоне, в социальной сети. Молодая мама, которой не очень хочется общаться в живом действии. И ребеночек прячется в этот домик. Он нам потом выдает тот или иной психологический портрет. Я думаю, что поколение изменилось.
М. Баченина:
- Вы сказали про аутичных детей. Я бы хотела сюда присовокупить СДВГ. Мы это не лечим, мы это корректируем. С течением времени начали говорить, что это было всегда, просто этого не видели, что это даже передается по наследству. И под этим соусом я считаю, что я была СДВГшником в детстве. Обо мне говорили: девочка умная, но поведение, над ним надо работать. Вот эта цифровая штука все портит? Или она просто меняет, а мы этого не понимаем?
А. Милкус:
- Я хочу дополнить. Я прочитал о результатах очень интересного исследования. СДВГ – это отклонение, которое позволяло племени выжить. Поведение некой части популяции древних людей, это те люди, которые помогали быстрее найти пропитание или быстрее отреагировать. Провели интересный эксперимент. Посадили обычных ребят и ребят с синдромом дефицита внимания и гиперактивности. И дали игру, которая позволяла найти какие-то ягоды, грибочки. Дети с СДВГ справились с ней на 20-30 процентов лучше. Они стали заходить за то поле, которое было на экране. Эти наследуемые признаки и сформировали отклонение, которое мы считаем СДВГ, а исследователи считают, что это не отклонение, а одна из форм нормы.
Е. Поднебесных:
- Я очень не люблю слово «отклонение», когда мы берем, к примеру, СДВГ. Когда коллеги начинают говорить с таким синдромальным подходом, мне кажется, что это непедагогично. Перед нами личность, он просто по-другому видит мир, по-другому считывает. Почему мы решили, что наше видение правильное, а у другого человека это будет отклонение.
М. Баченина:
- Я пришла эту сегрегацию со своим старшим сыном. Я была против и подвергала остракизму эту токсичную среду, говоря, что это норма.
Е. Поднебесных:
- А вот сейчас все больше появляются родителей вашего плана, которые мне очень симпатичны. Я за такую родительскую позицию. Кто сегодня приводит ребенка в первый класс? Люди, условно, 30 лет, у кого-то есть психологическое образование. Сегодня приходит родитель, который имеет представление о неких нейрофизиологических особенностях ребенка. Он понимает, что это мой ребенок, у которого просто нет сил слушать скучную училку, сидя ровно, держа спину, сорок минут. Ему тяжело. Или леворукая девочка, у нее трудности с написанием. У нее есть свои успехи, но у нее не будет такого идеального почерка. Это тоже сложный, многоступенчатый процесс написания. И приходит мама, она говорит: вы за это моего ребенка не ругайте. Я аплодирую родителям, которые сегодня отстаивают, что мой ребенок не с отклонениями, он просто по-другому видит мир. На то вы здесь и учителя, чтобы как-то с интересом посмотреть на другого человека, у которого по-другому устроена нервная система.
Потому что сегодня формирование пространства временных представлений впоследствии влечет за собой всевозможные трудности школьного обучения. Если нарушено представление о пространстве и соматогнозис нарушен у ребенка, то впоследствии мы можем спрогнозировать, что у него будет риск дисграфии, что у него будет высокая утомляемость, и так далее. Весь набор школьных трудностей.
Возьмем первый класс. Я занимаюсь отбором детей. И я всегда нейродинамическую составляющую смотрю. Есть группа риска детей с высокой истощаемостью нервной системы. То, что потом может уйти в категорию СДВГ, людям проще повесить ярлык. Кто будет разбираться, СДВГ это или просто у ребенка сил нет. Что нужно ребенку с высокой истощаемостью? Да, ему нужно встать, попить воды, ему трудно концентрировать внимание, ему нужно просто встать из-за парты, подвигаться. Учитель должен в первом классе три раза за урок физкульминутку.
М. Баченина:
- Получается, что мы сейчас прокладываем путь не в государственную школу, а в частную. В классе 35 человек, когда это делать? Педагогов в государственной школе тоже можно понять.
Е. Поднебесных:
- Я в этой песочнице давно. Я работала и в государственной, и в частной школе, и в разных других образовательных организациях. В любом случае роль личности в истории никто не отменял, за всем стоит человек. Если руководитель, который возглавляет психолого-педагогическую службу в государственной школе, подходит к этому неформально, там ведь катастрофа, там количество детей, которых должен обслужить психолог, фактически сегодня у психолога нет времени на работу с нормотипичным ребенком, потому что он занят все время с детьми в ОВЗ, а дети с ОВЗ идут конвейером. Фактически индивидуально разобраться, что там с ребенком, какова причина – СДВГ это или не СДВГ, или поведенческие нарушения, и так далее, может, просто ребенок устал, может, у него стресс, семейная ситуация, - просто нет времени.
А. Милкус:
- Давайте назовем цифры. На одного психолога сейчас 600-800 учащихся.
Е. Поднебесных:
- Это несопоставимо с моей ситуацией, когда у меня всего 50 детей в четырех классах. У меня есть возможность поговорить не только с каждым ребенком лично, но и с родителями, для ребенка разработать индивидуальную программу развития его ресурсов, понять, к какой категории он относится, какая сторона у него сильная, слабая. Но наша задача – подумать о том, как сделать так, чтобы в государственных школах, куда выделяются государством большие деньги, потому что вся психологическая служба получает надбавки за работу с детьми с ОВЗ – ограниченные возможности здоровья, в эту категорию всех до кучи собирают. За работу с детьми с ОВЗ надбавки получают не только педагоги-психологи, но и учителя.
Когда учитель жалуется, что у него в классе ребенок-аутист, два ребенка с СДВГ, он за это получает заработную плату. Он может сказать: я не имею квалификации, я не умеют работать с такими детьми. Наверное, всегда есть выбор: либо ты учишься, осваиваешь технологии работы с этими детьми. Потому что система тьюторства проблему не решает, в некоторых школах вводится система тьюторства, но то, что я видела, это себя не оправдывает. В большинстве своем тьютор не выполняет функцию развития индивидуальности, ресурса особенного ребенка. Он просто сопровождает процесс. Но если на это государство выделяет столько денег, всех учителей переучивали этому, платили за курсы, читали им лекции, рассказывали про три блока мозга, и так далее, и тому подобное, - технологии и другая система организации труда должны быть. Чтобы каждый ребенок у нас был ценностью. Чтобы мы знали, что у ребенка в три годика, не дай бог, было сотрясение мозга, поэтому ему надо лишний раз водички попить и то-то сделать.
М. Баченина:
- Ребенок больше трех часов в день с гаджетами. У него глаза красные, он дерганный. Что делать?
Е. Поднебесных:
- Подростки для меня тяжелая категория. Я люблю младших школьников, когда мы еще можем на них влиять. Есть такое выражение: формирование – это управление развитием. Когда я еще могу как специалист на что-то влиять, я могу спроектировать педагогический результат, его получить, вот тогда мне радостно. А с подростком – трудная история. Но я думаю, что эти общечеловеческие законы и к подросткам тоже годятся. Если мы возьмем эту категорию. Предоставление какой-то интересной альтернативы, как вариант. У подростков, у которых уже сформировалось какое-то увлечение – спортивное, познавательное, кому-то важна принадлежность к группе, я встречала таких, что он предпочитает такое времяпровождение компьютерной игре.
Я понимала, что мне надо объединить ребят. Те, которые уже постарше, четвертый класс, я создала интерактивную площадку, куда мы выкладываем головоломки, шарады, квесты, логические задачи. И ребята могут туда заходить. Я устроила между ними соревновательную площадку, чтобы им было это интересно. Да, гаджет, но он тебе нужен для общения.
А. Милкус:
- Я думаю, что для подростка 13-14 лет альтернатива – поиск спортивной секции, где он может себя реализовать, попасть в группу единомышленников. Нужен значимый взрослый. Потому что как раз в подростковом возрасте авторитет родителей снижается. Если удается найти значимого взрослого, будь это тренер, преподаватель, старший товарищ, друг семьи, который может быть авторитетом, это тоже важная вещь. И третье. Я сейчас работаю в Высшей школе экономики, мы с коллегами из Сколково, из Физтеха пытаемся разработать образовательную технологию, которая бы позволила детям, которые сбиваются в кланы и играют в многопользовательские игры, прокачивать не своих персонажей, а свои навыки в определенном виде деятельности. В архитектуре, дизайне, стратегии, психологии и так далее. Это очень интересная задача. Мы недавно ее сформулировали. Может быть, получится. Когда ребенок, отсидев какое-то время за компьютером и приобретая некий опыт, потом получает еще сертификат младшего дизайнера, младшего садовника. Через игру, через объединение ребят давать им практические навыки и знания. Мне кажется, что это перспективно.
Е. Поднебесных:
- У меня был такой посыл, просто он уже очень хорошо воплощен в такой проект замечательный. Здесь предварительно тоже нужно дать выбор. Одна интерактивная площадка для тех, кто увлекается психологией, для других – архитектурой. Это все требует вдумчивости и индивидуального подхода, ресурса, времени. Но это как идея бесподобно, то, о чем сказал Александр.
М. Баченина:
- Я интуитивно тоже к этому приходила. Найду ему игры, где не только стреляют. Я к стрельбе лояльно отношусь. Я не смогла найти такие игры в интернете.
А. Милкус:
- Поэтому я и говорю, что мы пытаемся разработать. Там очень непростая история. Многопользовательская игра SimCity, к примеру, она позволяет построить дом, улицу, экономику, продумывать вместе с друзьями городскую среду. Таких игр немного, но я надеюсь, что мы какую-то новизну на рынок образовательных программ принесем.
М. Баченина:
- Это же учиться на практике. Когда-то мы не знали, как пользоваться мобильниками, а сейчас мы своих мам обучаем пользоваться смартфоном, давая его им в руки. Ребенку неинтересно изучать букашек, козявок и листики, если он их не видит, если его в лес не выводят. Он не понимает, зачем подорожник и в чем его прикол. А когда он врубается, он уже не того возраста. Мы сами должны входить в этот новый мир, а не их из него в наш старый выдергивать. Прогресс не остановить. Они уже родились такими, эволюция не стоит на месте.
Е. Поднебесных:
- У меня взрослые дети, у вас еще учащиеся. Мне кажется, что все родители объединены этой темой. Мы все из группы пострадавших матерей. Когда твой ребенок вырастает, ты понимаешь, как много ты потратил сил на то, что в тот момент казалось ценным, а это все была такая глупость. Я хвалю нынешних мам. Недавно пришла одна мама, у нее дочка своеобразная, интересная, протестует против каких-то вещей. Мама говорит: я вдруг подумала, что учеба – это какая-то часть ее жизни. А я сейчас с ней испорчу отношения на всю жизнь, потому что я требую писать вот этот крючочек до посинения, вырабатываю красивый почерк. Она спрашивает: зачем? Я не очень могу на это ответить. Мы с ней ссоримся. И я понимаю, что я сейчас не на стороне своего ребенка.
Я смотрю на эту молодую маму и думаю: да, тут должно быть без перекосов, не должно быть совсем волюнтаризма детского. Но сам факт, что современный родитель задумывается о том, что, когда его ребенку будет тридцать лет, будет ли ребенок вспоминать счастливое детство и отношения с родителями? Ведь у нас самих очень часто наши отношения с родителями были испорчены из-за учебы, каких-то показателей, которым мы не соответствовали. Сегодня наступает интересное время диалога со своими детьми.
М. Баченина:
- Никто лучше родителей не знает, какой у них ребенок.
А. Милкус:
- Наша программа была посвящена простой фразе «любите своих детей».
Е. Поднебесных:
- Мы за то, чтобы любить детей. А мне потом учителя пишут: а кто будет любить учителей? Я считаю, что это тоже очень важная история, очень нужная. Что учителям нужна и сенсорная разгрузка, и ротация, и психологическая поддержка. Мы учителей тоже очень любим, ценим. Я кандидат педагогических наук. Профессия педагога во все времена была прекрасной. Но чтобы у нас не случилось так в нашем разговоре, что мы вроде как за детей, но не за педагогов. Мы за то, чтобы и педагог был здоров психически, чтобы у него было время на то, чтобы придумывать, играть, танцевать, прыгать-бегать, любить детей, понимать их. Чтобы это были счастливые здоровые педагоги, потому что только такие педагоги могут повлиять на то, чтобы наши дети были тоже счастливы.
М. Баченина:
- Я люблю педагогов своих детей и очень их уважаю, ценю, от детского сада до школы. Спасибо!
Подписывайтесь на новые выпуски и слушайте, когда удобно.
